Сколько нужно времени, чтобы прийти к неутешительным выводам, пережить их, взвесить, разложить и препарировать это все внутри своего мозга, взвинчивая по спирали вверх и вниз, катая туда и обратно одни и те же мысли? Сколько нужно времени, чтобы сломать внутри плотину чувства вины, захлебываться им с каждым шагом, с каждым гребанным шагом в лаборатории, прикасаясь ладонью к стеклу?  Сколько? Сколько? Вероятно целая вечность.

Нестабилен.

Кто из них? Кто из них двоих больше нестабилен сейчас? Тот, кто предпочел заморозку в капсуле, или кто старается забить боль внутри себя, стесывая кулаки о грушу? Или тот, кого чудом впустили за завесу внутрь Ваканды?

Кофе остыл. Стив задумчиво крутит кружку, совершенно уйдя вглубь своих мыслей, не замечая вокруг себя ничего и никого. Кофе остыл, и черная зеркальная поверхность ребрилась от каждого ритмичного движения. Стив погружался в мысли все дальше, уходя с головой под эту толщу. Слой за слоем он утопал в этом во всем, слыша на периферии слова, звуки, шаги. Белый шум.

«Я не буду рисковать им», «Уже один раз не получилось», «я понимаю, но нет!», «Только не Баки!»

Сколько нужно времени, чтобы понять и смириться? И нужно ли смиряться?

Они ругаются уже неделю. Каждый раз сталкиваясь с упрямством Стива, Шури объясняет, что в этот раз должно получиться. Но Стиву страшно, он не признается, но страх тянет и подстегивает его упрямство.

«твою маму звали Сара»

Ему страшно, что он не услышит еще. Что он не увидит больше теплоты в глазах, что не сможет провести рукой по руке, взять ладонь в свои и греть, пытаясь выгнать весь этот холод, весь этот иней, всю эту боль. Ему страшно, что губы сомкнутся, что мир качнется, «я готов отвечать», «доброе утро, солдат». Ему охренительно страшно, и Стив твердит нет, настаивает на своем, удерживает Баки подальше от проницательных глаз принцессы.

Они не смогут найти решение, если не попытаются снова. Они не попытаются еще раз, потому что это чревато последствиями. Замкнутый круг из надежды и вины, благодарности и потребности. Глухой ярости  беспомощности. Они не могут позволить себе облажаться, они не могут позволить себе еще одну попытку. Он не может позволить себе потерять друга.

Его разъедало снова и снова, когда ладонь нежно касалась прохладного стекла, когда слух улавливал тяжелую поступь Брока, когда он просыпался от крика, от четких приказов, от слов на русском, которые казалось остались далеко позади в сороковых. Он каждую ночь тянет руки в пустоту, пытаясь схватить, предотвратить, защитить того, кого не смог. Это снова разъедало его изнутри.

Его вытащило рывком. Три часа ночи. Отмеренный для них сектор рядом с лабораторией, он вертит ритмично кружку с остывшим кофе. Темнота съедает углы, грызет их беззвучно, обгладывает вместе с этим каждый метр пространства. Стив моргает и смотрит напротив.

Ему хочется сморозить глупость, мол, тоже не спится. Ему хочется сморозить колкость, мол, отоспался чтоль в гробу. Ему хочется вылить кофе в эту самую помятую наглую рожу, считающуюся почему-то лицом человеческим. Ему хочется закатить истерику, высказать все наболевшее, хочется заорать, очнись, лейтенант, мы в полной заднице.

Стив молчит. Расслабленно ведет плечами, затекшими за последние два часа. Ловит взгляд карих глаз, впечатывается своими в провалы зрачков. Они смотрят друг в друга, ища что-то нужное только им двоим. Что ж, глухая ярость внутри никуда не девается. Они это уже проходили.

Казалось бы, Стив Роджерс, бывший когда-то Капитаном Америкой, должен ненавидеть Брока Рамлоу, лейтенанта ГИДРы, проросшей в ЩИТе словно ядовитый плющ, оплетшей каждый отдел. Казалось бы, Стив Роджерс должен сплотиться с Броком Рамлоу, оба преступники, предавшие собственную родину. Казалось бы, все так просто, что это смешно. Но это не так. Стив Роджерс каждый раз слышит «двадцать лет», и это жжет внутри чертовым тавро на самой аорте.

Брок Рамлоу для него загадка не самая простая. Например, с чего бы ему возиться с ними обоими? Все просто настолько, что хочется взвыть каждый раз, наблюдая за выражением лица, мягкостью голоса, затаенным глубинным чувством. Рамлоу не наплевать на Баки, ведь двадцать лет не проходят бесследно. Гребанных двадцать лет!

Это больно. Тогда в палате он не смог сдержать боль, она проливалась сквозь край, через край, слишком много, спирала легкие, выдавливала весь воздух из них, давила на грудь, сильнее, сильнее, как будто чертова грудная клетка затрещит под тяжестью правды, затрещит, лопнет, и ребра спружинят, отскочат, топорща пустоту неугодного сердца, остро бьющегося. Это больно.

Брок Рамлоу для него сложный ребус, обманчиво простой с первого взгляда. Обманчиво. Все оказалось обманом. И Стив сознательно делает все, чтобы Рамлоу оказался сейчас в этом здании, в этой стране. Потому что гребанных двадцать лет, дорогой Капитан, двадцать.

«Это ревность?»

Мысли рождаются и гибнут. Замкнутый круг.

- Я не знаю, что делать, - Стив разжимает ладони и откидывается на спинку стула. - Я не знаю, что еще делать. Это нелепо, но я не дам добро на еще одну попытку Шури. Можешь не упрашивать.

Стив поджимает губы и с вызовом смотрит в ответ.

Растерянность и беспомощность. Вот что он чувствует каждый раз, когда думает об этом. И эти чувства никак не вяжутся с ним. Он уже давно не мальчик, он уже давно даже не лидер. Он сидит в три часа ночи посреди Ваканды в лаборатории, чтобы понять и составить план как быть дальше.